Музыка, она слышится мне во всем, в каждой далекой вспышке, в рождении и умирании, в разрушительной силе жизни сверхновой.
Она рождается где-то в другом времени-пространстве, недоступном моему все еще ограниченому восприятию вещей, и накатывает волнами как гигантский прилив, вливаясь в ритм дыхания Вселенной. Становится ее сердцем, и кровью, и душой.
Кто-то невидимый перебирает тонкими пальцами прозрачные струны, на которые нанизаны миры. Прислушивается, наклонив голову, к тому, что получилось. Вздрагивают струны, а где-то в этот миг случается чудо – жизнь и смерть, обретение или потеря, осознание или полное забвение, открытое, как первый чистый лист, для новых свершений.
Я прислушиваюсь к этой космической песне, и она напоминает мне о чем-то, что я имел неосторожность позабыть. Это песня исполинского голубого кита, плывущего в океане вечности. По ком он поет? Уж не по мне ли? Или по тысячам тысяч других межзвездных скитальцев, бросивших когда-то все что было дано, в костер своих желаний, и рискувших отправиться в свое самое главное бесконечное путешествие. Они-то знают, что путешестве бесконечно. И я тоже это згнаю. А еще – то, что мне должно двигаться вперед, проплывая бесформеным сгутком чей-то более изломанной и дерзкой мысли, между чужими мирами. Лишь только эта удивительная музыка не дает мне растворится в архаичном, самом первом «здесь». Она говорит мне – верь, и я верю. В то, что увижу когда-нибудь, за миллиарды световых тысячелетий отсюда, посреди звездной роскоши позднего осеннего утра.